Совсем недавно прочитал интервью известного ученого-лингвиста Максима Кронгауза одному крупному интернет-изданию, в котором он рассуждает о судьбах современного нам русского языка.
Кронгауз известен своими парадоксальными на первый взгляд суждениями, но они не лишены смысла. Нынешний русский язык в очень скором времени, полагает ученый, кардинальным образом поменяется в сторону упрощения. Упрощения этого требует новая реальность, в которой нам надо быстро, а иногда и очень быстро понять, о чем говорит собеседник, чего он от нас хочет. Поэтому «великий и могучий», по выражению Ивана Сергеевича Тургенева, русский язык, с его строгим сводом лексических, орфографических, орфоэпических, грамматических, пунктуационных, синтаксических и стилистических норм постепенно уходит в прошлое.
«Так что если ничего не изменится в техническом смысле, нам не грозит в ближайшее время совершить откат к великому могучему русскому языку — языку (а точнее, нам) это просто невыгодно, — делает вывод языковед в беседе с корреспондентом «Ленты.ру».
Надеюсь, парадоксальный и остроумный Кронгаузне имеет в виду саму силу языка, способного описать окружающую нас действительность, выразить мысль ученого, философа или художника слова. Речь о том, что мы привыкли называть современным русским языком, начала которого были положены во второй половине XVIII века, а сформировался он в первые десятилетия века XIX. Язык останется, но будет другим.
И поэтому очень интересно было бы знать, а как наш язык стал таким, каков он сейчас. Это хорошо видно по издававшимся на протяжении предшествовавших столетий русским грамматикам. Одна из них – «Русская грамматика» Ломоносова.
Это было первое фундаментальное научное описание нашего языка во всем его разнообразии. Не сказать, что до Ломоносова никто не пытался писать грамматических сводов. Но все они касались либо церковнославянского языка, как грамматика Мелетия Смотрицкого, либо носили сугубо практический характер. Например, первая именно русская грамматика – Grammatica Russica, написанная немецким филологом Генрихом Лудольфом на латинском языке и изданная в 1698 году в Оксфорде – была по сути практическим пособием для изучающих русский язык иностранцев. В ней мы находим состояние нашегоязыка в конце XVII века.
Лудольф сопровождает описание норм языка переводами бытовых фраз, без чего иностранцу на Руси было бы трудно изъясняться. Практический разговорник XVII века, разбитый на тематические разделы. Здесь и об отношениях «хозяин-слуга», об одежде, покупках, еде…
— Для чего ты не топил печь?
— Нету дров.
— Купи воза с два.
Или очень интересная беседа об утолении жажды и как при этом не опьянеть:
— Как тебе покажется наше пиво?
— Хорошо, а крепко, боюся упиватся.
— Не боися еще я никово пианова напоил, кажется мне что наше пиво очень житко.
— Никак. Сладко. А я таковое очень люблю.
— И я лутче люблю сладко неже горко. Горко не унимает жажду.
И перевод на латынь и немецкий. Грамматика эта хороша тем, что наполнена живой старорусской речью накануне коренной ломки языка, которая уже не за горами.
Грамматика Ломоносова другая. Она не для изучения языка как иностранного и даже не для изучения его в школе. У нее сугубо научное назначение. Она для тех, кто сам будет преподавать язык. И она отражает язык после состоявшейся коренной его ломки, случившейся под давлением времени. Здесь же и в нормах и правилах – знаменитая теория Ломоносова о трех штилях, его весьма удачная попытка примирить народный русский с церковнославянским, что в конечном итоге породило современный русский литературный язык. Потом было еще несколько Академических грамматик. Последняя из них – «Русская грамматика» издания 1980 года, которая, видимо, через 100-200 лет станет уникальным памятником русскому языку XX века.
Кроме того, Михаил Васильевич стоял и у истоков современной научной терминологии. Задача была трудная – придумывать русские слова взамен иностранных терминов или переводить их так, чтобы понятно было всем. Не стану перечислять всех научных терминов, которые ввел Ломоносовили которые ему приписываются. Вот лишь один из них – знакомое всем слово «рудник». Легенда гласит, что над ним русский Леонардо тоже потрудился. Может быть, и так. В «Словаре русского языка XI-XVII в.в.» «рудник», скорее всего, с ударением на первый слог – знаток рудного дела («Взяли мы иноземцы на Москве литовского полону рудников… на железные свои заводы…»).А вот второе значение, родившееся чуть позже: тот, кто поставляет сажу для печатания книг («Делали мастеровые люди … жаловалные грамоты, и мы,.. олифленник и рудник, давали к тому грамотному делу… олифу и руду»). У Ломоносова в «Вольном движении воздуха, в рудниках примеченном» уже «рудни́к» с ударением на второй слог и в значении подземного сооружения для добычи полезных ископаемых.
Та же история и со словом «чертеж», которое до Ломоносова употреблялось лишь в значении «карта» или «план местности». Вспомним о не сохранившемся знаменитом «Большом чертеже», старинной подробной карте Русского государства, и о дошедших до наших дней примечаниях к нему – «Книге Большому чертежу». В современном значении «условное, выполненное по установленным правилам графическое изображение чего-либо на плоскости» встречаем опять же у Ломоносова.
Однако это все пока не доказано. Приписываемых Ломоносову терминов, как заимствований, так и собственных неологизмов – десятки.
Но вот, что известно доподлинно. Михаил Васильевич был истинным гением творениятерминов. Это хорошо видно по его переводу «Вольфианской экспериментальной физики», раздела книги Людвига Тюмминга, излагавшей научные и философские взгляды учителя Ломоносова Христиана фон Вольфа. Мало того, что это был первый учебник физики на русском языке. Так еще в нем мы видим пульсирующую мысль выдающегося переводчика, стремящегося к предельной ясности. Многие термины не прижились, но они понятны нам и сейчас: зажигательное или собирательное стекло, густостьсвета и многое другое. Сам же ученый признавался в предисловии к книге: «… принужден я был искать слов для наименования некоторых физических инструментов, действий и натуральных вещей, которые хотя сперва покажутся несколько странны, однако надеюсь, что они со временем чрез употребление знакомее будут».
Это лишь один малый фрагмент истории творения современного русского языка. Он рождался быстро, ломка старых норм и правил проходила стремительно. Мне кажется, это очень похоже на то, что происходит с языком сейчас. Хорошие это изменения или не очень, мы не узнаем. Но тот период, который через сто лет, возможно, назовут, русским языком XIX-XX веков, завершается. И каким будет обновленный русский язык, мы тоже не узнаем. А хочется-то как!
