Калужский драмтеатр на малой сцене показал премьеру спектакля «Бобок» по рассказу Федора Достоевского.
Молодой режиссёр Константин Тришин, известный театралам по спектаклю «Шинель», на этот раз решил постучать в крышку гроба Федора Михайловича.
Нам осталась одна забава…
Мистический сатирический рассказ Достоевского в свое время наделал много шума в России. Очень короткий, едкий, он, как сейчас говорят, троллил коллег по перу. И в то же время Достоевский не был бы Достоевским, если бы даже в столь кратком опусе не проглядывала глубина.
В густом театральном дыму слышен голос человека. Что он говорит – непонятно, куда движется – неясно. Наконец, выйдя из дыма, он обращается к закашлявшейся публике. Выясняется, что это спивающийся литератор Иван Иванович (Дмитрий Казанцев), обиженный на то, что его произведения не публикуют. Угостив конфеткой подвернувшегося зрителя и предложив ему выпить, Иван Иванович начинает бредить.
В чём смысл?
Спектакль разворачивается медленно. Тут и некие дамы в вертящихся юбках, и музыкальная шкатулка, танцы в дыму, морок, губная гармошка – будто режиссёр решил чудить по полной, нагнетая фантасмагорию. Зная, что литератор должен попасть все же на кладбище, начинаешь поёрзывать на стуле – ну когда же? И это случается. Незатейливо, но эффектно появляются вначале пятеро мертвецов в гробах, а затем и шестой, опоздавший, подключается. Сам же литератор пропадает, а вместе с ним теряется и связующая спектакль нить. В рассказе не нужны визуальные связки – мы, читая, додумываем сами, в меру своего воображения. Спектакль – штука иная, особенно если речь идёт об инсценировке прозы.
Был литератор со своими издательскими проблемами – стали мертвецы со своими разговорами. А разговоры эти весьма специфические. В феврале 1873 года, когда в журнале «Гражданин» был напечатан этот рассказ, реплики покойников были свежи и понятны, над ними потешались, на них обижались современники, тот же фельетонист Панютин, которого разносит в своём «Бобке» Достоевский. Сегодня же мы смотрим на это некродейство и недоумеваем: а о чём это они?
Единственная внятная мысль, которую довёл режиссёр до зрителя, возможно, касается известной идеи «общего сбора» после наступившей смерти. Фантастическое предположение, что умершие пару месяцев могут ещё общаться, «жить» там, под землей. И это ограниченное время перед вечностью забвения они тратят на удовлетворение своих похотей («Давайте обнажаться»), сведение счетов («А вас, генерал, щёткой выметали из-под кровати любовницы») и т. д.
Хорошо, тогда при чём здесь литератор? В финале он входит в гроб и с коротким восклицанием «Бобок!» исчезает в этом самом гробу. Занавес.
Гороховый суп
На протяжении всего спектакля, который, кстати, щадяще недолог – час с небольшим, без антракта, не отпускает мысль: а что так привлекло режиссёра в этом рассказе? И, увы, ничего, кроме «интересно, о чём говорят покойники», не приходит на ум. Нет, конечно, любопытно поразмышлять, что там может происходить под землей, если предположить, что они могут общаться. Дальше этого, похоже, Константин Тришин не двинулся.
Это более чем удивительно, если вспомнить его же прекрасную постановку «Шинель» с массой отсылов к нам, нынешним, с плотным, не оставляющим ни минуты расслабиться, действием. «Бобок» получился «гороховым супом». Не зря еще Пифагор категорично утверждал: «Не ешьте бобов!» И у Достоевского есть в рассказе много скрытого, не на поверхности расположенного. Вспомнить хотя бы научные работы Михаила Михайловича Бахтина, посвященные этому произведению.
Вдруг оттуда постучали…
Справедливости ради, нельзя не отметить внешнюю сторону спектакля. После слегка затянувшейся завязки основная история с «живыми» мертвецами выглядит по меньшей мере забавно. Наверное, словосочетание «вжиться в роль» в данном случае немного некорректно, но все занятые актеры действуют удивительно слаженно. Приятно видеть вернувшуюся в театр актрису Кристину Стебунову. Ее Авдотья Игнатьевна в своём недожитом желании сексуальных утех была очень правдоподобна.
Вообще, характеры людей после погружения в землю неожиданно становятся яркими. Будто эти полтора метра от поверхности фильтруют всё наносное, приглаженное, оставляя суть. Пока «сверху не постучат», неживое живое общение несколько раз прерывает сам литератор, вдруг появляющийся откуда-то сверху, впрочем, понятно – с поверхности земли. Замирающие мертвецы веселят и при этом вновь ломают логику – что происходит?
Быть может, в отсутствии логики и есть логика этого спектакля? Ведь, действительно, не знаешь, откуда нам неожиданно постучат – снизу или сверху.
Владимир Андреев. Фото Вадима Рыбакова
