Шаги идущего

Виктор Вдовенков –  о секретах профессионального мастерства

Имя Виктора Васильевича хорошо известно каждому, кто знаком с кухней печатных СМИ. Начав осваивать азы журналистской профессии в конце 60-х годов, он стал главным редактором газеты «Весть» и пресс-секретарем губернатора, обучив тонкостям газетного жанра много прекрасных журналистов, некоторые из них со временем возглавили редакции ведущих СМИ региона.

Недавно ему исполнилось 75 лет. Он бодр, оптимистичен и внимательно отслеживает все события, происходящие в журналистском цеху. Поговорили о его первой публикации, о том, чему  его научил коллектив «Знаменки» и почему уехал с Камчатки спустя три года работы там, а также почему он категорически отказывается от преподавания.

Черчилль, баян и Герберт Уэллс

– У меня было замечательное детство советского ребенка. До 16 лет я жил в городе Людиново, откуда родом мои родители. Мама – медик, акушер-гинеколог, отец работал бухгалтером в профтехучилище.

Учеником я был хорошим, но звезд с неба не хватал, все шло ровно, был секретарем школьной комсомольской организации. Занимался в разные годы во множестве кружков  – радиотехнический, авиамодельный. Какие-то навыки из тех времен еще помнятся – в последнее время все чаще.

Родители зачем-то определили меня в музыкальную школу и даже купили баян, года три я там отмучился. По правде говоря, мне больше нравилось петь в хоре.

Перефразируя Черчилля, своим здоровьем я обязан спорту: я им никогда не занимался. Но очень много читал – усердно, с удовольствием, все подряд. Книг дома было немного, родители не были такими уж книгочеями, но все полки с приключенческой литературой в школьной и городской библиотеках были мной проштудированы. Джек Лондон, Жюль Верн, особенно я запал на Герберта Уэллса.

Когда пришло время выбирать профессию, поехал в Калугу и поступил на литфак. Не знаю, чем объяснить этот выбор. Ни стихов, ни прозы тогда не писал, но знал, что я точно не физик и не математик – этих дисциплин я боялся. На литфак тогда был сумасшедший конкурс. Очевидно, потому, что  в 1966 году был выпуск одновременно из 10-х и 11-х классов. И тем не менее я прошел, написал сочинение (один из четырех вступительных экзаменов) на 4/5. Литфак всегда был девчоночьим факультетом. У нас парни были, человек восемь поступили вместе со мной, но на первых курсах часть из них почему-то отсеялась. Жили мы в общежитии на улице Кутузова, в комнате четыре человека. Кстати, моим соседом по общаге был Коля Семенов, который потом возглавил областное радио.

Пробы карандаша и пера

– Учеба шла легко. Первый курс я сдал с одной четверкой, а на втором имел неосторожность жениться и учиться просто перестал. Когда я сказал родителям, что женюсь, они отреагировали спокойно: «Тебе жить, решай сам. Если надо, мы тебе поможем». Жена была калужанка. Я учился в одну смену, она – в другую, на инязе. Удобный график – было кому приглядывать за сыном.

Само собой, возник денежный вопрос. Я устроился в литературный театр, где мы ставили пьесы калужских писателей с минимумом реквизита и успешно гастролировали с этим нехитрым репертуаром по области – по колхозам, районным ДК и домам отдыха. Стипендия была 27 рублей, и в театре платили рублей 20–25.

Потом я подсел на гонорары в «Молодом ленинце», но я не писал, а рисовал. Принес однажды в редакцию свои юмористические картинки, и они неожиданно понравились. Иногда там давали темы, которые надо иллюстрировать, но чаще это был самодостаточный сюжет. Позже я начал раздавать свои карикатуры по журналам типа «Крокодил», но чаще они брали не картинку, а покупали идею.

В 1970 году главный редактор «Ленинца» Юрий Соляников, вальяжный красивый человек с курительной трубкой, мне сказал: «Слушай, в Калугу приехал на гастроли какой-то Вольф Мессинг, сходи, возьми у него интервью».

Я пошел в гостиницу, где меня встретил эдакий добродушный старичок с седой шевелюрой. Мы просидели за разговорами весь вечер, и конечно же, он меня очень впечатлил. Диктофонов тогда не было – что успел и как понял, то и записал в блокнот. Статья в печать не вышла. Наверное, я там начудил, а может, отношение к Мессингу тогда было такое своеобразное, что послали меня, новичка, а не штатного сотрудника, чтобы в случае чего отмазаться. Но я почему-то не обиделся.

За «Маяком» – Камчатка

– По окончании института у меня, как человека семейного, было свободное распределение. Покатавшись по области, оказался учителем русского языка и литературы в Перемышльском колхозе «Маяк». Прихожу к директору школы. Он сидит, руками за голову держится: совершенно новая школа, голые стены, а 1 сентября надо открываться. Говорю ему: «У вас же сейчас картошка начнется, да? Я за этот месяц что-нибудь придумаю». И стал ее обихаживать. Как художник я был самоучкой, пришлось подсматривать, как работают профессиональные художники с такими объемами. За месяц с небольшим мы с рабочим сделали  из кирпичной коробки настоящую конфетку.

Председатель колхоза Иван Григорьевич Кузнецов выписал мне премию 100 рублей и дал квартиру со всеми удобствами, однокомнатную. А через месяц, когда меня избрали секретарем комсомольской организации колхоза, ко дню рождения наша семья переехала в двухкомнатную. Три года я проработал в «Маяке», пока друг не пригласил меня на Камчатку, где он в местной районной газете работал корректором. Это была авантюра: ни дня не проработав в штате газеты, не зная толком, как все там устроено, я сразу в эту кухню «воткнулся». Мы с семьей поехали туда и остались на три года. Самих камчадалов там не было – кто-то приехал по направлению, кто-то подзаработать. Зарплаты были приличные, жилье на материке сохранялось.

Практически весь творческий состав редакции, за исключением меня и жены военкома, которая отвечала за отдел писем, имел высшее профессиональное образование. Этим во многом объяснялось не только отличное качество публикуемых газетой материалов, их оперативность, но и разнообразие тем и литературных жанров. Это были информации и репортажи с места событий,  статьи,  фельетоны, заметки, зарисовки и очерки.

Самое главное – не было  конвейерности в работе, этого постоянного  «давай», «вставай», «скорей».  В редакции стояли линотипы, они совмещались с типографией, а значит, не было потогонной системы и оставалось время на размышление.

Тяжело ли  было мне встроиться в эту систему – не скажу, но, думаю, ребятам, окружающим меня, было непросто. Я не мог самостоятельно найти тему, предложить что-то свое, старался старательно делать то, что мне поручали. Приехали оленеводы – поезжай, напиши репортаж. Или рыбаки вернулись из рейса… Меня надо было направлять. Впрочем, это проблема всех молодых, приходящих в газету. Когда тебя пихают из одной грядки на другую, непривычную и неудобренную. Надо отдать должное камчатским, они меня многому научили.

Через три года вернулся с семьей в Калугу. Сыну к тому времени исполнилось пять, а дочери – три, надо было определяться с учебой, дергать их из одной школы в другую точно не хотелось. Да и жили камчадалы тогда циклами – три года работаешь, потом долгий отпуск. Наш камчатский цикл закончился.

Бекасовец

Вернувшись в Калугу, я уже знал, что буду работать только в газете. Но где? Не было ни малейшего желания возвращаться в Людиново. Сунулся в Перемышль, потом в Бабынино в районке оказался на три месяца.

Газетное дело мне нравилось. Общение с разными людьми, смена новых сфер деятельности, напряженный ритм подготовки к печати материалов – все это очень разнилось с привычной повседневностью.

Начал сотрудничать с «Молодым ленинцем», и в 1975 году неожиданно  Алексей Петрович Золотин предложил мне  стать выпускающим редактором в «Знамени».

Однажды меня отправили на задание – сделать материал за представителя рабочей профессии. Была такая система: когда комбайнер или слесарь к партийному юбилею или навстречу очередному съезду «писал» статью в газету.  В четверг я сдал материал, а в понедельник меня вызвали к главному редактору Бекасову: «Очень хороший  материал. Садись-ка ты в отдел партийной жизни». Отделы тогда были традиционной структурой для редакции. Распределение между ними тем и направлений деятельности позволяло четко структурировать ответственность сотрудников за освещение в газете самых разных сфер жизни. Отдел партийной жизни считался основным.

В редакции была удивительная атмосфера, не было казенщины. Костяк составляли бывшие фронтовики-вояки. Начиная с главного редактора Бекасова, прошедшего всю войну, или Щеглова, который хромал на одну ногу из-за давнего ранения, Петрова, кавалера трех орденов Славы, летчика- аса Иванова…  Их отличал  особый подход к работе – они были более честными, что ли, чем те, что пришли им на смену. Очень интересными были вечерние посиделки: вспоминали войну, говорили об отношении к жизни разных поколений. Органичное сочетание ветеранов и «молодняка» (я, Гринченко, Хотеев, Кухтинов, Трусов) давало хороший эффект (теперь я особенно это осознаю): одни не застаивались, а другие росли.  Говорили на посиделках о разном, в основном о работе: почему не получается так, как хотелось бы.

И эти неформальные посиделки были эффективнее любых планерок. Коллектив бекасовцев был целостным и крепким, словно кубик Рубика – разноцветный и разношерстный, был в постоянном движении, но не рассыпался.

Александр Петрович мог меня выгнать сто раз. Но он умел видеть в человеке человека, профессионала и закрывал глаза на слабости, которых у всех полно.  Никого за пьянку он не уволил, а иных проступков за журналистами и не было – воровать нечего, а бездельничать в редакции невозможно.

Сколько шишек ему приходилось за нас принимать, одному Богу известно.

Как нам тогда работалось? Не было крайностей, и задача ставилась таким образом, чтобы подтягивать, подращивать читателя.  Цензурой занимался областной комитет по охране государственных  и военных тайн в печати, так называемый обллит. И на моей памяти не было случая, чтобы к нам пришли из этого ведомства и сказали: «Это неправильно» и материал отвергался по идеологическим мотивам. Была внутренняя самоцензура, она полностью соответствовала моим представлениям о том, что хорошо, а что плохо. Не было откровенного навязывания – того, что потом происходило в демократические времена.

Алексей Петрович Золотин, который стал главным редактором газеты «Весть» в 1991 году, порой сталкивал на полосе два материала с противоположными оценками, и эта традиция долго сохранялась. Мы не видели проблемы в том, чтобы дать возможность высказаться и поспорить представителям разных политических платформ. Стороны приводили свои аргументы, а читатель мог с ними соглашаться или нет. Но когда начали навешиваться ярлыки, это перестало быть журналистикой – невозможно аргументировать, если тебя обзывают дураком. 1991–1993 годы показали, что добром это не кончается.

Уйти, чтобы вернуться

– Когда я возглавил «Весть», это был уже сложившийся редакционный организм. Задачи, которые ставились, не были так уж и новы – не пришлось ничего ломать, только поддерживать. Приходили новые люди, которые в своих устремлениях не были революционерами. Кто-то спустя время уходил, но в основном сформировался костяк из тех, кто однажды пришел и остался надолго, рос на моих глазах, что особо приятно.

Когда я принимал на работу человека, давал возможность показать себя в строчках. А дальше он уже сам понимал, туда ли его занесло. Молодых всегда поддерживали, с ними носились, редколлегия разбирала их материалы, их чаще хвалили.

Я понимал, как важно иметь разновозрастной коллектив, ибо, если перекос в ту или иную строну, результата не жди, как это произошло с «Калугой вечерней» и потом со «Знаменкой». Газета – это сочетание опыта, молодости, устремленности, честолюбия.

То, что сегодня происходит в журналистике, я не совсем понимаю и принимаю. Блогерство насаждает то, чем не должна заниматься журналистика.  В лентах социальных сетей читаешь: открытые люки, плохо ходят троллейбусы, где-то не убирается мусор… Вершки забивают, корешков не видно. Назвать болячку – не значит ее вылечить. Объяснить, как ее лечить, поставить  диагноз должен журналист: проанализировать ситуацию, докопаться до сути – то, что ни одному блогеру не под силу. В свое время был хороший афоризм: «Радио говорит, что случилось. Телевидение – как случилось. Газета рассказывает, почему случилось».  Все реже и реже мы видим ответы на вопрос «Почему?» и материалы, которые объясняют истоки этих проблем.Мы отучаем читателей анализировать, докапываться до истины.

Именно поэтому, мне кажется, у печатных СМИ есть будущее, читатели не перестанут думать и искать для себя подходящие аргументы. Не вижу смысла делать сегодня крен на информативность – это задача телевидения и сети Интернет, а вот анализ и прогноз  – это будущее газет.

Решение уйти на пенсию было простым. Так получилось, что в какой-то момент я стал наиболее нужен семье дома. Выпасть из привычного ритма оказалось несложно – быстро наложился новый ритм. Человек, как известно, ко всему привыкает и к безделью тоже. Хотя в моем случае это покой относительный.

Меня не раз звали преподавать, и я отказывался: учить журналистике – пустое занятие. Посмотрите на журналистов, которые сейчас работают в местных СМИ: имеющих профессиональное образование – на пальцах одной руки пересчитать. Кстати, единственный лауреат Ленинской премии среди журналистов – Василий Михайлович Песков – имел только десять классов образования. Здесь главное – либо есть божья искра, либо ее нет. Главное качество хорошего журналиста – любопытство, которое надо уметь облечь в правильные слова. И обязательно к нему должны прилагаться честность, объективность и порядочность.

Записала Ольга КОНОВАЛОВА

Фото из личных архивов В. Вдовенкова и А. Амбарцумяна