Обрывки текстов на дереве или глиняных обломках, первые свидетельства письменности на Руси, приковывают внимание тайной своего происхождения. Вот, к примеру, одна из древнейших кириллических надписей, которую археологи относят к X – XI векам, – на глиняном кувшине, найденном в 1949 году в одном из курганов близ деревни Гнёздово в Смоленской области. Это всего лишь слово, начертанное неровными буквами. Его и читают до сих пор по-разному: гороухща, гороуща или гороушна.
Историк языка Валерий Иванов, по учебникам которого я в студенческую пору грыз грамматику древнерусского языка, полагал, что надпись эта интересна лишь тем, что она – одно из первых материальных свидетельств проникновения на Русь письменности, а для истории языка мало что дает именно из-за своей отрывочности.
Но меня она тогда поразила возможностью заглянуть за те ворота, что до тех пор были плотно для меня закрыты. И поэтому я вчитывался в работы ученых, занимавшихся ее изучением. Вы скажете – одна короткая надпись, ну и что в ней может быть такого, чтобы так долго ее изучать?
У лингвистов несколько версий значения этого слова. Очевидно, что оно имеет непосредственное отношение к кувшину, на котором и нацарапано. Знатоки сейчас наверняка подскажут, что сочетание оу в древнерусском языке обозначает один звук. И звук этот у. Тогда читаем так: горуща – горушна. Одни ученые утверждают: это горчица или какая-то пряность. Впрочем, считают другие, горуща может быть и притяжательным прилагательным. Тогда им обозначено имя хозяина сосуда, некоего Горуна.
Корчага эта, говорят археологи, южного происхождения, попала сюда из Причерноморья. Поэтому, утверждает знаменитый наш исследователь древнерусских текстов профессор Алексей Гиппиус, гнёздовская надпись может иметь южное происхождение. Об этом говорит и гипотетическое имя Горун, не совсем восточнославянское.
Надпись на кувшине из Гнёздова своей единичностью говорит о том, что кириллическая письменность в X веке только начинала проникать в средневековую Русь и массового распространения еще не получила. Про какую-то другую письменность до глаголицы с кириллицей, мы тоже ничего не знаем.
Принято ссылаться на трактат «О письменах» Черноризца Храбра, просветителя из круга Кирилла и Мефодия, где говорится о «чертах и резах» (но чертами и резами чертехъ и гадаахъ). Но никаких свидетельств этих черт и резов мы не имеем. Хотя, возможно, что-то и было как прототип письменности, использовавшийся в сугубо практических целях, к примеру, для ведения счета, маркировки и прочего.
Такая протописьменность могла стать настоящей письменностью, а могла и не стать. С Черноризцем Храбрым вполне согласны и современные ученые, как историки, так и лингвисты: настоящая письменность на Русь попала благодаря распространению в ней христианства.
По словам Алексея Гиппиуса, истинными свидетельствами начала письменной истории нашей страны стали монеты князя Владимира Святославича, крестителя Руси, на которых было выбито славянской вязью «Владимиръ на столе а се его серебро». Свидетельством книжности эпохи Владимира стала и восковая псалтырь, найденная в Великом Новгороде в 2000 году, а написанная, видимо еще при жизни Владимира или вскоре после его кончины, полагает Гиппиус.
Через несколько десятилетий после того, как на Руси появляется первая книга – Остромирово Евангелие, а это середина XI века, – относятся и несколько берестяных грамот, найденных в Великом Новгороде. Их немного по сравнению с основным массивом грамот более позднего времени, но они есть и доказывают, что грамотность очень быстро стала распространяться среди населения городов. Прежде всего, среди купцов, торговцев, ремесленного сословия и чиновников.
Период между появлением первых богослужебных текстов и началом использования алфавита в бытовых, повседневных целях, очень короткий, всего-то не больше полувека. Эти несколько десятилетий понадобились, утверждают специалисты, занимающиеся историей письменности на Руси, для воспитания грамотной элиты, которая потом и перенесла письменность из богослужебной сферы на улицу. Полагают, что такой элитой стали 300 детей священников и городских старост, отобранных князем Ярославом в Новгороде для обучения письму, о чем рассказывает Софийская летопись, датируя это событие 1030 годом:
«Того же лѣта иде великый князь Ярославъ на Чюдь, и побѣди я, и постави градъ Юрьевъ; и прiиде к Новугороду, собра отъ старостъ и поповых дѣтей 300 учити книгам».
Гиппиус считает это событие выдающимся в истории русской письменности. Кстати, среди первых новгородских школьников, видимо, были знаменитый книжник поп Упырь Лихой, переписчик «Книги толковых пророков», и писец Остромирова Евангелия дьяк Григорий. Из этих трехсот грамотеев вышли, наверное, писцы первых берестяных грамот и первые грамотные новгородские чиновники.
Вот одна из таких «светских» грамот, практически ровесниц Остромирова Евангелия:
поклѣпаеть сего :м҃:ми рѣзанами
а замъке кѣле а двьри кѣлѣ а господарь въ не тѧжѣ не дѣе
а продаи клеветьника того… смьрьди побити клеветьника
В корпусе берестяных грамот на сайте gramoty.ru она помечена номером 247. Это не полностью сохранившийся документ из дела о ложном обвинении в грабеже. Таких грамот в Великом Новгороде писалось множество, народ судился по самым разным поводам. Но эта одна из самых старых. Здесь написано, что некий человек обвиняется в ущербе на 40 резан:
«А замок цел, а двери целы, а хозяин иска не предъявляет. Накажи клеветника того…»
Здесь уже совсем не книжный стиль. Это не просто живая речь, а речь новгородца: к вместо ц в слове целы чисто новгородская черта. Наконец, мы как будто присутствуем на рассмотрении тяжбы и не читаем, а слышим голос обиженного. Ведь он пишет, как говорит. Еще и добавляет, угрожая: «А то ведь смерды и побить клеветника могут».
Если первые книжные тексты написаны языком, который сейчас мы называем старославянским или церковнославянским, то переписку обычные люди ведут уже на своем наречии, приспосабливая полученный от Кирилла и Мефодия дар под собственные нужды.
Всех с прошедшим Днем славянской письменности и культуры!
